Воспоминание Шихова – свидетеля происходившего на вокзале в первые минуты войны стало первым среди множества других, собранных Сергеем Смирновым в 1955 году для своего рассказа о героической обороне Брестского вокзала. Но сначала он рассказал о тех событиях по радио, затем к нему стали приходить письма других участников тех событий, их воспоминания и легли в основу очерка «Брестский вокзал». В очерке появляются героические подробности, о которых не поведал Шихов и которые не могут быть признаны достоверными.

Отдавая должное Смирнову и отстаивая истину, авторы книги «Брестский железнодорожный вокзал – западные ворота страны» И. Муфель и С. Шпудейко отмечают: «При всём уважении к замечательному человеку и писателю Сергею Сергеевичу Смирнову, благодаря которому мир узнал о подвиге защитников Брестской крепости и Брестского вокзала, мы не можем согласиться с некоторыми деталями его рассказа. Например, С. Смирнов описывает, как защитники вокзала из подвальных окон обстреливали гитлеровцев, рискнувших появиться на платформах. Такие действия бойцов подвального гарнизона сомнительны. Дело в том, что эти окна находятся не в стене, а были встроены в поверхность перрона. Отверстия площадью одного квадратного метра были вырезаны в перроне рядом со стеной здания и закрыты стеклянной плиткой. Свет попадал в подвалы по наклонному «световоду». В связи с таким устройством окон защитнику подвала, чтобы произвести прицельный выстрел, пришлось бы почти по пояс высунуться из своего убежища. По всей видимости, картина обороны была такой: немцы без особых помех закрывали окна листами железа, бросали вниз гранаты, лили воду, а защитники отстреливались из глубины подвалов, не давая проникнуть внутрь. Именно так рассказывает о происходившем А. П. Шихов. Примерно через двадцать лет после первых рассказов участников обороны вокзала появилась документальная повесть Л. Гречневой «Брестский вокзал», написанная по воспоминаниям милиционеров. Именно в этих воспоминаниях было названо имя начальника линейного отделения милиции А. Я. Воробьёва». (Чей портрет, замечу, в книге «Памяць» помещён рядом с портретом Льва Елина – В. Е.) И. Муфель и С. Шпудейко склонны считать воспоминания девять дней находившего в подвалах и вышедшего оттуда одним из последних Шихова более достоверными: «А. П. Шихов рассказывает то, что помнит, а Смирнов записывает то, что слышит, еще ничего не приукрашивая. Мы приведём этот рассказ полностью, практически без редакторских правок».

Уже приведённые мною воспоминания Шихова мы оборвали на том месте, где он рассказывает о разрыве трёх гранат, «скосивших» Елина и Соболева. Далее читаем: «Потребовали у начмила оружие – нам дали наганы. Мы заряжаем и видим: немцы идут с открытой грудью, с автоматами. Мы – назад к вокзалу…  И тут со стороны города прибежало человек 25 бойцов. Тоже сказали, что немцы с другой стороны (очевидно, Московской). Мы – в подвал вокзала. Там  было уже много пассажиров и солдаты. Подвал большой. Это было в 8 – 8.30. Мы освоились немного. В 10 часов немцы заняли вокзал. Слышали, сапоги сверху топают. В двери сказали: «Кто находится в подвале – немедленно выходить, иначе будете уничтожены. Вышла половина людей: пассажиры, железнодорожники. Солдаты остались. Ночь переночевали спокойно. Судим, что делать? Ночью появились старший лейтенант, политрук и старшина».                          

При попытке вырваться из подвалов 29 июня Шихов был пленён, но сумел бежать из плена, как и Мартыненко, который вспоминал: «Собравшись вместе, выяснили, что у нас действовало самостоятельно две группы. Объединившись в одну, мы на так называемом «военном совете» решили сражаться до последнего патрона.  На совете, кроме меня, были шесть человек. В их числе поездной диспетчер Шихов Алексей, старшина Павел Баснев, лейтенант Николай, один в военной гимнастёрке и желтом кожаном пальто лет 45-ти, фамилию не помню, и ещё два младших командира…» И. Муфель и С. Шпудейко склонны считать противоречия и нестыковки в рассказах очевидцев следствием того, что подвал вокзала был разделён на две части толстой стеной, отчего группы защитников действовали изолированно друг от друга».      

Алексей Шихов: «На восьмой день старший лейтенант, политрук и старшина пошли в разведку. И была слышна перестрелка. Они уже не вернулись. Потом вода по горло. Решили сдаваться. Сначала вылезли на перрон двое гражданских и пошли через пешеходный мост. Нам видно, что их не задерживают. Потом вылезли мы, ещё трое, а за нами другие. По нам огонь. Положили – и в плен. Военных отделили и отправили на Тересполь. Девять дней сидели в подвале».   

Михаил Мартыненко продолжил рассказ о выходе из подвалов: «Около 9 – 10 часов утра выбрались под навесной перрон. Первыми выползли я и Шихов. Взяв с собой куски разбитого кирпича, под видом рабочих по уборке территории мы вышли. Отошли уже на значительное расстояние, как вдруг три немца настигли нас с криком «Хальт!» Ударив нас прикладами, погнали к навесному перрону, где уже находились все гражданские, вышедшие из подвала... Взяв себя в руки, я повернул голову, посмотрел на нашу шеренгу. Только здесь я подсчитал, сколько нас оставалось. Нас было во второй группе 27 человек. Среди нас были две женщины, работницы дистанции связи: телеграфистка Тригер Мария и телефонистка Ольга Кривцова. Вид у нас был нечеловеческий. После почти четырёх суток в воде тело и руки были сморщенными, грязными, виднелись одни зубы и глаза. Все были истощёнными, обросшими, и потому казалось, что все мы похожи друг на друга»…

Однако до сих пор не известно, остался ли в подвалах кто-нибудь ещё после выхода этой группы защитников, но при разборке стены и дымовой трубы старой котельной во время реконструкции здания вокзала в начале пятидесятых годов прошлого века были найдены останки четырёх человек, еще сохранившееся оружие, авиационные эмблемы и воинские пуговицы. Их имена, а также имена других, увы, не установлены.         

Один из этого мемориального «списка шести», Алексей Шихов после войны вспоминал: «Мы смотали с диспетчером Ширшовым график и спрятали за шкаф. Бегали то вверх, то вниз. Пробежали через вокзал, через ресторан, потом обратно. Людей нет. Потом вышли на перрон. В 7 – 7.30 появился начальник отделения Елин, старший диспетчер Иванов. Послали на Жабинку паровоз с двумя стрелками проверить путь. Только уехал паровоз - по перрону пулеметная очередь. Мы – в коридор ДСП. И тут разрывы трёх гранат. Упал Елин, упал начальник отдела кадров Соболев. Их подобрали и побежали в другую сторону».

Нельзя не обратить внимания и ещё на одно на противоречие: Шихов утверждает, что Елин и Соболев упали после взрыва гранат, а Яковлев – что Елина сразила автоматная очередь. Видимо, Шихов не услышал прозвучавших мгновениями ранее автоматных очередей, но услышал более мощные и громкие разрывы трёх гранат. Но эти детали не влияют на оценку ситуации – Лев Елин погиб, когда уже сознательно принял решение занять оборону и прикрывать отход уходящих в подвалы.         

Ольга Дмитриевна Богданова, с которой Генрих Елин встречался в Бресте спустя полвека после этих событий, в книге «Памяць» свидетельствует (перевод с белорусского), что в железнодорожную больницу она вместе со своими подругами пришла в 9 часов: «Оперировали больного Красной Армии и защитников Брестского вокзала, которых привезли на машине. Для них были заведены специальные помещения. Их было около 10 человек. Главный врач железнодорожной больницы Григорьев вел нам надеть на лица марлевые повязки, чтобы нас признали за сестер милосердия, ибо немцы окружили больницу в связи с убийством немецкого офицера: стреляли якобы из больницы. Григорьев потребовал уничтожить все документы – комсомольские и партийные билеты как выписавшихся из больницы, так и больных. Пока немцы искали стрелявшего, все было сделано: мы сидели возле кроватей прооперированных как сиделки. Я села возле кровати начальника отделения дороги Л. Д. Елина, Фаина Гумовская – возле кровати Соболева (начальник приема и увольнения второго отдела движения станции Брест-Литовск – В. Е.).  Документы были сожжены на кухне. Немцы осмотрели все стороны и покинули больницу только около 18 часов. В 12 часов умер Соболев, позже - Л. Д. Елин. Всех, кто умер в железнодорожной больнице, похоронили в братской могиле. Их было 7 или 8 человек. 21 марта 1972 года, когда начали строить санитарно-эпидемиологическую станцию, останки из братской могилы были перенесены на могилы кладбища «Плоска».

О происходившем на вокзале Брест-Центральный в последние мирные часы и первые мгновения войны вспоминал заместитель политрука батареи противовоздушной обороны 394-го полка К. М. Борисенко:  «В агитпункте много военных. Посмотрев кинофильм, расположились кто как на ночлег. Многие из нас не спали, когда с воем самолётов, пролетавших над городом, западная сторона озарилась вспышками и грохотом артиллерии. Мы выскочили на привокзальную площадь, не понимая происходящего. Кто-то из военных сказал, что это начались манёвры Белорусского военного округа, но когда снаряды стали рваться в городе, мы поняли другое».

ИМЯ НА НАДГРОБИИ

В той же книге «Памяць» помещена сделанная в шестидесятых годах прошлого века фотография большой группы ветеранов возле этой огороженной братской могилы с венками, хорошо видно основание простого надгробия и венчающую его большую красную звезду. Как пояснила Богданова и подтвердила мне 7 декабря заведующая научно-экспозиционным отделом музея мемориального комплекса Брестской крепости-героя Алла Фаритовна Соболевская, останки Льва Давыдовича действительно были перезахоронены 21 марта 1972 года на кладбище «Плоска» на окраине Бреста. Назавтра вместе с предоставившим мне документальными материалами Саввой Тихоновичем Шпудейко – хранителем фондов историко-политического музея вокзала станции Брест-Центральный – и добровольно согласившимся безвозмездно, за счет своего обеденного перерыва подбросить нас двоих на своей старенькой «семёрке» носильщиком Николаем мы поехали на кладбище, поразившее меня своей ухоженностью. Однако долгие и тщательные поиски могилы Елина поначалу ни к чему не привели. Не знал о ней и единственный попавшийся нам на глаза служащий кладбища. Я, признаться, уже впал в отчаяние, но тут, на наше счастье, в нужный нам час и в нужном месте оказалась бывшая заместитель директора кладбища, которая позже, когда мы её сердечно благодарили за помощь в поиске могилы Льва Давыдовича, несмотря на все наши просьбы, категорически отказалась назвать себя, полагая, что то, что она сделала для нас и сделает в ближайшем будущем относительно этого захоронения, самое обычное дело. Сначала эта пожилая женщина по телефону быстро установила причину нашего неудачного поиска: оказалось, мы просто перепутали номер квартала захоронения - римскую цифру 2 с арабской 11, а полученные этой через несколько минут сведения давали точное направление нашего поиска: надо искать не второй, а одиннадцатый квартал. Через две минуты мы были уже на могиле Елина.

Перед нами предстали металлическая, со слегка облезшей краской, ограда, увядшая низкая трава, но не бурьян, что говорит о том, что за могилой постоянно ухаживают, и посеревшее каменное надгробие с надписью ЕЛИН Лев Давыдович, 22.06.41, погиб при исполнении служебного долга». Других, обязательных для подобных сооружений сведений не было. Я подумал, хорошо, если бы за этой могилой стали ухаживать члены Республиканского Союза Молодежи - студенты местного колледжа железнодорожного транспорта, куда в 1944 году поступил учиться Генрих Елин, чтобы на этой могиле постоянно были цветы. Да и работники отделения дороги тоже могут принять участие в деле сохранения памяти о Елине. И хотя немало уже сделано местными железнодорожниками, но очень хочется, чтобы дань памяти отважного человека, просто и мужественно исполнявшего свой долг в неразберихе первых часов войны, была большего объёма. Уже этого тёплого участия современных железнодорожников отделения, кажется, было бы вполне достаточно. Но заявленное сопровождавшей нас женщиной стало полной и очень приятной неожиданностью: она пообещала, что в следующем году, к 65-летию Победы Брестский горисполком на могиле Льва Елина установит новое надгробие, как положено, со всеми регалиями. Я не поверил в возможность осуществления обещанного, но женщина по-прежнему твердо настаивала. Видимо, она и городской исполнительный комитет всегда делали подобное ради увековечения памяти других ветеранов войны, и при таком отношении местных властей к такому святому здесь делу не приходится сомневаться, что менее чем через полгода на могиле Елина появится новая доска. Со всеми личными сведениями и служебными регалиями. Как положено…                 

Мы немного постояли возле могилы, и тут, после в середине второго подряд хмурого дня, из-за вдруг уплывших куда-то туч, выглянуло солнце. Конечно, появилось совершенно случайно, но почему бы его не признать добрым предзнаменованием?  

СОХРАНИВШИЕ ИСТОРИЮ И ПАМЯТЬ

… Савва Тихонович Шпудейко и его историко-политический музей вокзала станции Брест-Центральный, на котором размещена памятная доска с именами шести железнодорожниками, а также другая, появившаяся намного ранее на другой стороне памятная доска с именами оборонявших вокзал сотрудников линейного одела милиции, размещаются в двух помещениях на третьем этаже вокзала. Здесь много действительно важных и любопытных экспонатов – свидетельств работы железнодорожников, а также подаренный портрет немецкого революционера Эрнста Тельмана, и подарки от пограничников,  и фотографии вокзала, построенного в 1886 году и перестроенного позже, до Октябрьской революции, который был «при Елине», 22 июня 1941 года вошедшего в него последний раз в своей жизни, и принявший современный вид после Великой Отечественной войны по указанию видевшего старый вариант Сталина, который ехал на послевоенную конференцию в Потсдам. Остановившись на его перроне, Сталин дал указание построить новый и красивый, чтобы эти «ворота» на Запад были единственными и неповторимыми во всем советском Союзе. В пятидесятые годы появилось новое здание с колоннами, дополненное позже «вставкой» из бетона и стекла.

Это уникальное владение Шпудейко, которое, по его словам, в начале девяностых годов, после подписания в здешних местах тремя президентами акта о развале СССР, сторонники тогдашнего Президента Белоруссии Шушкевича задумали было уничтожить за ненадобностью, но «при Лукашенко» и при поддержке бывшего и нынешнего руководства Брестского отделения дороги сохранили и придали важное значение в патриотическом воспитании молодежи, он задумал расширять: «База для этого есть!». В музее, как и положено, есть специальный стенд с портретами защитниками вокзала в первые дни и часы Великой Отечественной. Открывает длинный ряд фото Льва Елина. На столе в большой комнате – рукопись книги  скончавшегося в 2002 году в Пскове Вадима Воробьёва о своём отце, начальнике линейного отделения милиции, защищавшем вокзал вместе с Елиным. 29 июня Воробьёву-старшему удалось прорваться сквозь немецкое оцепление через один из четырех выходов из подвала, которое стало на целую неделю преградой для немцев. Они заливали подвал водой и нечистотами, бросали туда зажженные пакли, замуровывали окна, чтобы создать защитникам невыносимые условия и вынудить их сдаться, но эти меры не помогли. Воробьёв тайно вернулся к себе домой, однако через несколько дней по доносу предателя был схвачен гестаповцами и расстрелян. Позже Вадим и его мама стали партизанами. После войны он – подполковник внутренней службы. Заботливый хозяин этого музея показывает мне эту рукопись, а я говорю, что было бы хорошо, если рядом с нею появится и распечатка всей книги сына Елина. Две книги двух уже ушедших из жизни сыновей о своих сражавшихся рядом и погибших практически одновременно отцах – защитниках вокзала будут находиться рядом как свидетели истории…              

Портреты старших Елина и Воробьёва, мужественно принявших на себя страшный удар первых часов и дней войны, размещены рядом на одной из страниц написанной в 2005 году Саввой Шпудейко в соавторстве с И. Муфель поражающей своей суровой правдой книги «Брестский железнодорожный вокзал – западные ворота страны» к его 120-летию.        ОСВОБОЖДЕНИЕ. МИРНАЯ ЖИЗНЬ. НОВАЯ ТЯЖЁЛАЯ УТРАТА ЕЛИНЫХ

«…Спустя годы я узнал, что вблизи Ратайчиц проходила 1-я партизанская дивизия имени Сидора Артемьевича Ковпака, совершавшая рейд по тылам врага на территории Западной Белоруссии. Сам Ковпак в то время уже не воевал: по причине ранения его еще в декабре 1943-го года оставили на Большой земле подлечиться и отдохнуть. Командиром партизанского соединения, переименованного в дивизию, стал бывший начальник ковпаковской разведки Петр Петрович Вершигора, тот самый генерал с окладистой бородой, который ехал тогда на тачанке в середине своей грозной колонны.

Очевидно, ковпаковцы располагали внушительной огневой мощью, если гитлеровцы не решались всерьёз атаковать эту силу, ограничиваясь лишь стрельбой вдогонку.

- Выходит, немцы здорово поиздержались на фронте, если у них немае резервов против партизан, - высказался дядька Антон. На этот раз с мнением ревнителя Советской власти согласились многие его односельчане.

- Я так соображаю, - делился мыслями дядя Гриша Шепёрко, - что озимые, если уже не яровые будем сеять при Советах.

Кто-то припомнил Григорию Фёдоровичу его свадебную частушку: говорит, мол, Сталин, что дела неважные. Дядя Гриша смутился:

- Это я тогда не в дугу сморозил. Сейчас самая пора заспевать «Говорит Гитлер: «Дела неважные»!

Мужики согласно кивали головами, но развивать эту тему не стали: власть немецкая еще контролировала положение, а в петлю лезть никому не хотелось.

Как же всё-таки идут дела у наших войск по всей линии фронта? Военные сводки «Нового слова» мы научились читать между строк. Как сообщала газета в январском номере 1944-го, вермахт пошел на сокращение линии фронта под Ленинградом и Новгородом. А мы за этой сводкой угадали, что ленинградская блокада прорвана. Газета информировала о кровопролитных боях на Южном Буге и Днестре – выходит, Красная Армия уже на границе с Румынией! В мае появилась информация о том, что начались ожесточённые бои с Советами в районе Севастополя. Отлично! Значит, песенка фашистов в Крыму спета!

Майским вечером в нашу дверь постучалась незнакомая женщина. В лёгком застиранном платье, в тапочках на босу ногу, с холщовой дорожной сумкой в руках, она была явно не из местных. Типичная наша восточница. Я пригласил её войти.

- Вы уж извините меня, непрошеную гостью, - застенчиво улыбнулась незнакомка. - Хожу по сёлам, разыскиваю свою тётку. Сама я из-под Кировограда. Немцы перед отступлением гнали нас в Германию, а я сбежала из эшелона, всю зиму провела в деревне под Ковелем. А где-то здесь, в районе Каменца, мамина сестра проживает. Вот я её и ищу. Нельзя ли у вас переночевать? Так ноги натёрла этими тапочками - спасу нет!

- Ночуйте, конечно, - поглядела на меня мама. - А как Вас зовут?

- Линой. Полное имя Ангелина...

Я отварил кастрюлю картошки, поджарил сала, вскипятил чай. Помогая расставить тарелки, Лина заметила:

- Смотрю я, - живёте, как все. Не роскошествуете.

- С чего бы нам жить лучше других? - опустив две таблетки сахарина в чай, произнесла мама.

- Наверное, тут много наших восточников? - поинтересовалась гостья.

- Не много, но есть...

- Может, кто-то и с Украины?

- Есть и с Украины. Из Киева...

- Ой, хорошо бы встретиться с земляками!

Утром, когда мама ушла на почту, Лина попросила меня проводить её к Броварникам.

Валя пригласила нас в дом, поставила на стол миску с картофельными оладьями, крынку с молоком. Лина от угощения не отказалась: ела и пила с аппетитом.

- Я в Киеве была до войны, - прихлёбывая молоко, вспоминала она. - Такой город, такой город! Ну, прямо необыкновенной красоты! Как я Вам, Валя, завидую! А сюда в гости приехали?

- В гости, - коротко ответила Валя. - Кончится война - возвратимся.

- Да, скорее бы домой, - понимающе отозвалась Лина.

На другой день к нам зашла Анна Гавриловна с Вадиком и со своей приятельницей тоже из Смоленска - Аней Перегуд. Лина долго тютюшкалась с мальчиком и, пристально взглянув на его мамашу, заметила:

- Сынок и мама - прямо на одно лицо! Вот уж - правильно говорят: яблочко от яблони недалеко падает. И где такие краснощекие яблочки только родятся!

- Вадик, скажи тёте: в Смоленске.

- В Шмоленске, - повторил за матерью Вадик.

- Линочка, заходите вечерком к нам, поговорим. Я Вас с родителями познакомлю...

Возвратившись довольно поздно от Анны Гавриловны, Лина никак не могла заснуть. Пару раз она выходила на крыльцо покурить, потом ложилась, долго ворочалась, а когда, наконец, заснула, совершенно отчётливо во сне произнесла: «Товарищ командир! Товарищ командир!»

Утром я рассказал маме про ночной Линин «бред». Она так и села от изумления:

- Ясно теперь - какую она тётку ищет... Соображаешь, кто она на самом деле? Надо её как-то предостеречь. А то еще такого во сне кому-нибудь наговорит!

За завтраком мама шепнула Лине, о чём та во сне проболталась. Лина побледнела и чуть слышно пролепетала:

- Спасибо...

На третий день она от нас ушла. Очень благодарила за приют и сказала, что пойдет искать тётку сначала в Кругель, потом в Олешковичи, а там уж и до Каменца рукой подать...

Июнь был на исходе, когда мама возвратилась с почты позднее обычного. В её глазах светилась радость, и прямо с порога она сообщила:

- Почту спешно закрывают. Зашёл Беккер и велел все документы и бланки отправить с первым же почтовым фургоном в Высокое. А коммутатор снимут позже. Я его спрашиваю: что случилось? Он мялся, мялся, а потом ответил:

- Указание свыше. Амтскомиссариат также скоро прекратит функционировать. И вообще скоро всему конец... Шайс мит райс! (С ср…ём покончено!)

- Всё, мамочка, Гитлер капут! - потёр я руки.

- Капут-то капут. Сейчас главное - уцелеть в этой мясорубке. На почту приходил за посылкой Вальтер - ну, этот чех из жандармерии. И знаешь, что он мне шепнул? «Ваши, говорит, Березину форсировали и не сегодня-завтра займут Минск».

На другой день в амтскомиссариате начали перевязывать тюки с документами, жгли бумаги, разбирали и упаковывали в ящики мебель. Из особняка Дзвонека выволокли рояль, стоявший когда-то в сельском клубе, но инструмент никак не вписывался в кузов грузовика, и рояль занесли в сарай.

Эвакуация местной власти продолжалась неделю. На восьмой день, когда ранним утром я вышел на улицу, меня поразила необычная тишина. Нарушала ее лишь кукушка в саду пана Мандрошика. Две собачонки, радуясь прохладному утру, беззаботно возились у самых стен жандармерии, куда ещё недавно и приближаться-то ближе двух метров было штренк ферботен. Налетевший ветерок гнал вдоль дороги стружки и пепел. Двери комиссариата, раскрытые настежь, поскрипывали на несмазанных петлях. В глубине коридора валялись разбитые настольные стекла, измятые картонные ящики, поломанные корзины для бумаг. Все свидетельствовало о том, что представители местной цивильной власти и личный состав жандармерии с небывалой даже для немцев оперативностью кинулись спасать свои шкуры.

- Дзвонек и жандармы драпанули нах Дойчланд! И Мандрошика прихватили! - сообщил я последние новости, вбежав в дом.

- Ты уверен?! - с сомнением спросила мама.

- Абсолютно! Я даже на комиссарском рояле собачий вальс отбарабанил!

Дня три жители села пребывали в опьяняющей обстановке безвластия. Представляете? Можно было без опаски зайти на пустующую территорию жандармерии, прошвырнуться их подземным ходом, а потом взять да прогуляться по гулким и безлюдным комнатам амтскомиссариата, зайти в кабинет раскормленного на даровых хлебах комиссара и вывести битым кирпичом на стене: «Дзвонек - фашистская свинья!» И ничего тебе за это не будет!